Жорка проснулся. Было уже светло. Поглядел в окно шел — первый снег. Состояние было такое, как будто взяли и выцедили из него всю кровь. Попробовал вспомнить, сколько дней пьет, но ничего не получилось. Просто сплошной провал памяти, так, какие-то мелкие эпизоды. И тут он вспомнил, что вчера, когда он уже подходил к дому, он встретил своего старого приятеля Толика. Они в детстве и в юности играли в духовном оркестре. Друзьями они не были, но отношения были довольно-таки ровными. Толик был с женой. Очень приятная девушка, таких Жорка про себя называл женами. В меру красивая, в меру упитанная, в меру мудрая. И жить с такой женой, как полагал Жорка, тепло и сытно. В общем, как сыр в масле.
Толик весь упакован в фирме, и пахло от него аж за версту дорогим парфюмом. Обнялись.
-Ты что? –поинтересовался Толик, -в деревню жить переехал?
-Да нет, на зиму перекантоваться, отдышаться надо. Толян, -и похлопав его по плечу, добавил, в общем кувыркаюсь.
-Ну, тогда, может, по сто пятьдесят? У нас все с собой. На крестины идем. Жорка шутливо поднял руку:
-Я за. я за любой кипишь, кроме голодовки!
Толик достал из подарочного набора фужер, открыл коньяк.
-Ну что, Жорка, по рубчику?
-По нему, Толян, по нему. Если не жалко.
Выпили, закусили шоколадом. Разговор не клеился.
-Ну, давай, Жорка, нам пора, -и протянул руку.
Пожимая руку Толика, Жорка почувствовал купюру. Сжав ее незаметно от жены, сунул в карман.
-Ты вот что, Жор, давай завязывай. Ведь нормальный же мужик. Женись, и все будет хорошо.
-Спасибо, Толян, -и похлопав по плечу, добавил, -ты настоящий босяк!
Стало так горько, что слёзы просто полились ручьём. И чтобы никто не заметил, быстро отвернулся и нетвердой походкой пошагал домой.
На кухне было тихо. Глянул на часы — было уже 10: 00. Сейчас надо, чтобы не видеть укоризненного взгляда матери, ускользнуть из дома. Кое-как поднялся. Кружилась голова, тошнило. в общем, весь набор синдрома похмелья. Быстро нашел заветную купюру, которую Толик по-хитрому от жены подсунул вчера, оделся и направился в Сельмаг. В то недалекое время, чтобы сэкономить на продавце, в одном магазине можно было купить от гвоздей до презервативов. Живя в городе, Жорка там то никогда не стоял в очереди, а здесь, в родной деревне и вовсе не по статусу, стал протискиваться к прилавку.
-Жорка, давай становись! Его старый дружок по алкогольной зависимости Витек Голопинин отжимал очередь, давая возможность Жорке встать.
Как назло, за ним стояли женщины и бабки. И тут началось. Чего только не услышал Жорка в свой адрес, и в адрес всего мужского населения деревни. И в основном кричали те, у которых у самих не муж, так сын, не сын, так дочь, не дочь, так зять. Упражнялись так, что мама не горюй.
Подошла очередь. Не успел Жорка открыть рот, как сзади услышал: Отожрал рожу на отцовских харчах. Сейчас наберет жиру, и опят поедет шаромыжничать по городам и весям. Шалопай, бандюга!
То, что случилось дальше, Жорка потом и сам себе не мог объяснить. Кровь ударила в голову, стало жарко, да так, что пот просто заливал глаза. Достав носовой платок, Жорка вытер лицо, скользнул глазами по полкам. На него глядел красивый, пожилой мужчина восточного типа в чалме. С самого приезда в деревню он видел эту книгу.
Она стояла на самом видном месте в красивом цветном переплете, довольно-таки крупного формата. Он неоднократно пытался ее купить, но в самый последний момент почему-то было жалко денег.
-Мне томик «Омара Хайяма».
-Что!!!
Продавщица даже наклонилась над прилавком.
-Мне томик «Омара Хайяма», -как можно миролюбивей повторил Жорка.
Стояла гробовая тишина. Продавщица зло и недоверчиво глядела на Жорку.
Протянув купюру, добавил:
-А если останется что на остальное халвы.
-Здесь вообще-то ее много будет,
-Ничего программу помощи многодетным семьям разворовывали, так что с детства имею мечту досыта халвы нажраться.
Даже когда он вышел из Сельмага и отошел метров на двадцать, Сельмаг гудел, как потревоженный улей. Присел на корточки, взял горсть снега и вытер лицо и подумал.
Ну что, фраер, воспитательный процесс закончен? К кому на хвост будем падать?
Сзади послышался хруст снега, обернулся: подходит отец, и тоном, который не предвещал ничего хорошего, сказал: «Пойдем домой!» Шагая след в след за отцом с пакетом и книгой в руке Жорка размышлял:
-Что же случилось? — и пришел к выводу, что это что-то с матерью, и чувство вины сжало тяжелым грузом в сердце.
Подходя к своему переулку, встретили местного забулдыгу «Мотьку». Ощерив свои гнилые и прокуренные зубы, он прохрипел своим пропитым голосом: «Что, дядь Вась?» Жорка Букварь прокурил? Смеясь и показывая на книгу, а потом, заходясь кашлем конченного курильщика. Жорка в свои двадцать восемь уже успел немного отсидеть, но нигде и никому не позволял рассказывать подобным образом. А тут…
Проходя мимо, коротко и точно ткнул ему в под дых, Мотька рухнул, как подкошенный.
«Дыши глубже, сука, в следующий раз будешь знать, как и с кем разговаривать.»
Из переулка выезжал трактор Белорус с тележкой. Повернув в родной переулок, Жорка увидел около своего дома огромную кучу соломы. Сразу стало понятно, что и зачем. С одной стороны, облегчало, значить с матерью все в порядке, но как в таком состоянии это все сметать, Жорка пока не знал.
Положив книгу на край печи, пакет, отдав, матери, переодевшись, вышел во двор, где его поджидал отец. Чертыхаясь, спотыкаясь, навильник за навильником начал подавать отцу солому. Пот заливал лицо. Мякина лезла в глаза, в нос, в уши. Небритое лицо забилось мякиной, особенно в районе усов. Тяжело было дышать: «Сдохнуть бы что ли?» промелькнула мысль и уже не отпускала до самого конца работы. Вам надо, чтобы я сдох? Легко!
Жорка, стараясь надеть на вилы побольше соломы, вгонял в стог вилы и бросал, и бросал отцу. В этот момент он реально хотел умереть. Снова и снова повторяя про себя. Вам надо чтобы я сдох?
Я сдохну!
Эти слова мотивировали его, а руки, привыкшие с детства к крестьянской работе, делали свое дело и движение становились более уверенными и точными. Работал без отдыха, и как только останавливался перевести дух, так холод проникал сквозь ватник, и мокрое тело начинало бить крупной дрожью. И он опять брал вилы, и швырял, и швырял, стараясь подцепить на вилы побольше соломы, чтобы непременно умереть, потому что сердце не может вынести такой нагрузки к тому же после такого загула.
Жорка не умер.
Закончив, подойдя к саням, бросил на круп лошади почти насквозь мокрый ватник, оперся рукой на оглоблю, тупо глядел в землю и постигая, и не веря, как это ему удалось…
-«Оденься, оденься.» Из сарая выходила мать, неся кизяки у нее сегодня была квашня. Проходя мимо поглядела, на Жорку лицо ее исказила гримаса, и она горько и бездушно заплакала.
-Эх, сынок, сынок, ты уже и от мерина ничем не отличаешься. Брось, сынок, брось свою пьянку.
-Ладно, все, хорош, похоронили тему, — бросил Жорка.
Хорони тему, хорони тему. Хоть бы перед смертью дали вздохнуть. Сзади подошел отец, хлопнул по плечу: -«Не стой, просквозит, дуй в баню, уже протоплена. Я тебе даже веник запарил.» И весело засмеялся. Ну, ты уж расстарался сегодня, век не забуду.
В этот момент Жора не знал, что его слова будут пророческими. После бани, перекусив, залез на печь. Странно, после такого загула не осталось и следа, просто была приятная усталость хорошо поработавшего человека. На краю печи сиротливо лежала его книга. Открыв книгу, и на самой первой странице прочел:
«Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало»
Жорка не любил поэзию, хотя в детстве, даже стихи пописывал. А тут пред ним открывался совсем другой мир. Мир глазами очень зрелого и очень мудрого человека. За всю свою жизнь Жора никогда не был под таким впечатлением от прочитанного. Тем более подано в стихотворной форме очень точными и мудрыми формулировками. В какие что порой у Жорки выступали слезы. Чем не дальше он читал, тем все острее и острее становились, все глубже и глубже становились четверостишия и безжалостно стегали, по уже давно спящей Жоркиной совести. Уже не выдерживали нервы, уже давно лицо в слезах, но он все не мог остановиться. Наконец отложив книгу, Жорка приподнял занавеску и увидел мать. Мать стояла, опершись на рогач, и глядела в печь. И столько горечи было в ее глазах, столько всего пережитого…Это было последней каплей…
Жорка беззвучно кричал и плакал, да так, что он реально боялся, что развалится печь. Потому что его трясло как в самой тяжелой форме лихорадки.
Я что творю!!!
Я что делаю!!!
Мама, мама, мама, прости меня. Вспомнилось все, как она всю жизнь тяжело работала. А если когда дома что-то отмечали, и она, слегка захмелевшая, начинала петь, да так, что вся женская доля, тяжелая доля всех женщин России, звучала в ее голосе. Жорка с братом погодком подбегали и со слезами в голосе и просили.
-Мам не пой!
-Ну что я вам!
Семья была большая, и он ее за столом то никогда не видел, чтобы она сидела. Вечно стояла на углу стола и клевала, как воробушек. Некогда было рассиживаться, надо было мужика кормить да ребятишек.
Жорка очень любил, когда дома у матери была квашня, матушка топила русскую печь и выпекала хлеб. И такой покой царил дома, а запах свежевыпеченного хлеба создавал особенную атмосферу. И еще он любил, когда отец приходил из бани в свежем белье, садился за стол и брился, занимая чуть ли ни пол стола всяческими причиндалами для бритья.
Немного успокоившись, Жорка задремал. Проснувшись ближе к вечеру, когда уже пришел отец из бани, сидел за стол в чистом белье и раскладывал все свои причиндалы для бритья.
-Отец, ты другого времени не нашел побриться? –услышал голос матери. Мне надо сейчас хлеб доставать.
-Ну, теперь уж подожди десять минут, мне завтра надо в контору. Отодвинув занавеску, Жорка сел, свесив с печи ноги, и тихо попросил
-Пап, ты завтра сними немного денег. Мне завтра в город надо.
-Зачем?
-Кодироваться поеду, хватит Б…ым людей смешить.
Он больше не задавал вопросов. Как-то сразу понял душевное состояние Жорки и его решимость. Жорка сидел на печи и наблюдал за родителями. Сидел свежевыбритый отец, а мать доставала из печи хлеб, и его неповторимый аромат уносил Жорку в далекое беззаботное детство.
-Ну, освобождай мой кабинет.
Отец подошел к печи: «иди к себе, там мать уже потопила.» В комнате было тепло и уютно. Лег поверх одеяла. От печки голландки падал свет и не было необходимости включать электричество. А рядом окно, в которое они с братом, совсем маленькими, каждую лунную ночь смотрели на заметный лунным светом сад и ждали, что вот от еще немного и прилетит Жар-птица. Она просто не может не прилететь в такую лунную сказочно-красивую ночь. Но Жар-птица не прилетала и так и не дождавшись ее, они засыпали в самых не мысленных позах. Зашла мать:
— Ну как, не холодно сынок?
-Да нормально, мам.
В носу опять защипало и опять слезы. Хорошо, что было темно…хотел что-то еще сказать, но скулы свело. Мама, мама… Встать бы на колени, обнять ее за ноги, попросить прощения и дать надежду, но мы, суровые сибирские мужики, не приучены свои лучшие чувства выставлять напоказ. Даже к матери. Прикрыв поддувало и задвинув немного трубу, мать ушла.
Жорка лежал все еще в расстроенных чувствах.
И тут накрыло, да так, что захотелось всего и сразу: и семьи, и детей, и добрых и хороших поступков. Только поскорее бы наступило бы завтра. И чтобы день и час, и каждая минута была заполнена добрыми делами. Только поскорее бы наступило бы завтра! Только поскорее наступило бы завтра!
Вспомнилось прочитанное:
Мы не знаем, протянется ль жизнь до утра.
Так спешите же сеять вы зерна добра и любовь в тленном мире!
К друзьям берегите каждый миг пуще золота и серебра.
Умный мужик был. — буднично и просто подумал Жорка. Тихо, тихо. В окно вползла луна, осветив комнату лунно-сказочным светом. Жорка спал, широко раскинув свои большие крестьянские руки. Лицо его было сосредоточенно спокойным, и был он весь похож на человека, который раз и навсегда решил для себя большую и очень важную задачу.
P.S
А Жар-птица в эту ночь прилетела. Она просто не могла не прилететь, ведь ее так долго ждал Жорка.
Балаев Виктор Васильевич
